Семён Николаевич Лопаченко (младший брат Михея Николаевича — моего дедушки). СлужилУчился  в кадетском училище в Хабаровске. Семён от природы был наделён большой физической силой, и, как рассказывал дедушка, ему не было равных в борьбе.

            Однажды, на стихийно созданной спортивой площадке, он боролся с силачами-любителями, не смотря на его молодость с ним не могли справиться взрослые борцы. Но вот против него вышел китайский силач и ему никак не удавалось положить Семёна на лопатки и тогда он применяет против него запрещённый приём. Семён скончался от сильного удара о землю. Похоронили его с почестями в Хабаровске.

   В музее села Синда сохранилась фотография семьи белорусских переселенцев Лопаченко Николая Власовича и его жены Марфы (в девичестве Веденеевой). На фото нет моего дедушки Михея Николаевича. В это время он был на германском фронте.

                        Фото 1914-15 гг.

На фото Михей Николаевич Лопаченко (слева) и брат его жены Елены Ивановны Степан Шерый, впоследствии комполка в армии Якова Тряпицына.

 Иркутские казармы. 1914 г.

Далее рассказы о том, как сложились судьбы этих людей.

                 Лопаченко-Быргазова Зинаида Михеевна со свекровью.   (1917 – 2009). Усолье-Сибирское 1939-е гг.

     С рождения и до 1938 года жила в Синде Вышла замуж  за Быргазова Николая Платоновича, с мужем  переехали в село Найхин. 20 лет отработала на Даергинском консервном заводе, освоила почти все заводские специальности. Награждена медалями: «За победу над Германией», «За  доблестный труд в годы Великой Отечественной войны  1941- 1945 гг.» 

                     Синда – село родственников.

          Я  родилась  14 марта 1917 года в селе Синда Рыковского района (ныне Нанайский) Хабаровского края. Мои родители, отец Лопаченко Михей Николаевич и мать Лопаченко Елена Ивановна, в девичестве Шерая, в составе группы переселенцев из Беларуси прибыли на Амур в 1912 году. До этого семья Шерых жила в Минске. Отец умер рано, оставив сиротами семерых детей. Самым старшим был Иван. Кроме него, было ещё три брата – Степан, Михаил и Пётр, и две сестры — Елена (моя мама) и Анастасия. Оставшись без кормильца, мать – моя бабушка Мария – пошла в услужение к богатым людям. Стирала бельё, ходила белить по домам. Когда Иван подрос, переехали на Урал, но и там было нелегко. Земли было мало, вода очень далеко и её всегда не хватало, зимой приходилось растаивать снег. Чтобы как-то свести концы с концами, младшенькую дочь Елену отдали в няньки к попу с жалованьем три рубля в год. С этой мизерной платы ещё и высчитывали за каждую разбитую чашку, блюдце, тарелку. Но справедливости ради стоит сказать, что в поповской семье её не обижали, обходились хорошо.

          Новое место жительства никому не понравилось. Но здесь Иван прослышал про Дальний Восток, про Амур, что там очень хорошо. И Иван стал уговаривать людей отправить туда в разведку ходоков, но в ходоки выбрали его самого и пожилого, рассудительного Фёдора Петровского. Собрали всем миром денег на дорогу и отправили в дальний путь.

          Вернувшись на Урал, Иван Шерый организовал около тридцати семей, согласившихся переселиться на Амур. Моя мама (Елена Ивановна) была в то время ещё несовершеннолетней, молоденькой девушкой и дружила с восемнадцатилетним молодым человеком Михеем Николаевичем Лопаченко (моим будущим отцом). Семья Николая Власовича Лопаченко прибыла на Урал из города Могилёва. 

          Амур Ивану очень понравился, как он говорил потом – земли много, река кишит рыбой, рядом тайга, богатая зверем, дичью, а самое главное – не было помещиков. Иван выбрал место для будущего села на берегу небольшой протоки и дал название Синда – это было первое, услышанное им нанайское слово, что означало, как он объяснил, «у проруби».

           Рассказывая об Амуре, Иван Шерый говорил, что он выбрал место далеко от русских селений, что там живут только гольды – так называется народ, живущий там на Амуре. Моя мама говорила, что ей было страшно, и она не хотела ехать на Амур. Но родственники решили обвенчать Елену Ивановну и Михея Николаевича, а так как Елене было всего 16 лет, то ей купили в церкви два недостающих года и обвенчали.

          Так породнившись на Урале, семья Шерых и семья Лопачено,  решили  все вместе ехать на такой далёкий и загадочный  Амур.

              Из родственников в Белоруссии осталась лишь семья Давида Лопаченко – двоюродного брата Михея Николаевича.

                   Прим. составителя. Так случится, что в годы Великой Отечественной войны старший лейтенант Иван Давидович – политрук Красной Армии, – встретится со старшим сыном Михея Николаевича – Александром Михеевичем.  Он увидит его в списках награждённых, и для него не будет никаких сомнений в том, что его племянника будут награждать орденом Красной Звезды. Об этом свидетельствовали и редкая фамилия, и редкое отчество, которые исключали однофамильца. Встреча состоялась. Родственники, которые знали  друг о друге заочно, обнявшись, плакали. Плакали и те, кто наблюдал эту трогательную сцену. Иван  Давидович просил Александра остаться в своей семье, правда, после войны.    

          Александр прошёл всю войну, а вот  Иван Давидович Лопаченко и его семья не дожили до Победы. Эта семья пополнила страшную статистику белорусского населения, уничтоженного немцами в годы войны – в Белоруссии погиб каждый третий житель. К моменту гибели Ивана Давидовича, видимо его родственников в живых уже никого не было. И, как сейчас стало известно, не было и той деревни, в которой жили Лопаченко. Документы на Ивана пришли  его двоюродной сестре Евдокии Николаевне Лопаченко-Жуковиной (родной сестре Михея Николаевича), проживавшей в городе Хабаровске, поэтому сведения о И.Д. Лопаченко вошли в «Книгу Памяти» Хабаровского края.  Это всё, что осталось от семьи Ивана Давидовича Лопаченко.

Из наградного листа Д.И. Лопаченко.

    Ст. лейтенант Лопаченко Иван Давыдович, 1917 года рождения, место рождения БССР, Могилёвская область, Могилёвский р-н, Гулещанский с.с, д. Бутоль.  Пом. нач. штаба по разведке1227 стрелкового полка, 369 стрелкой дивизии, к. ВКП (б). По национальности белорус.

          В Отечественной войне с июня 1941 года (Калининградский и Западный фронты), в действующей армии с октября 1938 года. Призван в действующую армию Могилёвским РВК БССР.Представляется к ордену «Красная Звезда».

Краткое, конкретное изложение боевого подвига.

          Тов. Лопаченко Иван Давыдович  делу партии Ленина – Сталина и социалистической Родине предан. Выполняя задание командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками, проявляя при этом мужество и отвагу, тов. Лопаченко ежедневно при посылке разведки на выполнение боевых заданий лично сам ставил боевые задачи и лично сам ходил в разведку в ночь с 23 на 24 июля 1943 года вместе с батальоном полка, и занялвыгодные подступы к деревне Куши Орловской области. В ночь с 23 на 24  июля 1943 года разведал путь для прохода в тыл противника, по которому прошёл батальон полка. С взводами разведки был в бою в первых рядах. Разведчики первыми ворвались в деревню и прошли по ней.

          Разведчики уничтожили до сорока солдат и офицеров, из них два офицера,  награждённых железными крестами. Захватили 3 ручных пулемёта, 4 автомата, 15 винтовок и другое вооружение. В этом бою лично тов. Лопаченко уничтожил трёх немцев.

          Тов. Лопаченко достоин правительственной награды – ордена «Красной Звезды».

                          Командир 1227 сп  подполковник  Климачёв. 27 июля 1943 г.

                       Из медицинского документа.

          Ранен в живот 10.09. 43., умер от ран 11.09.1943 г.Похоронен: Смоленская обл… Дубровский район, д. Чёрный ручей.

                        Из именного списка.

          Ст. лейтенант Лопаченко Иван Давыдович – помощник начальника штаба 1227 стр. полка 369 стр. дивизии умер от ран 11.09. 43г.

          Уроженец Могилёвской обл. Сестра (двоюродная) Жуковина (Лапоченко) Евдокия Николаевна, проживает:  г. Хабаровск.

          Переселенцы прибыли на место  летом 1912 года на пароходе, высадились на перевалочной базе «Маяк», а потом, кто пешком, кто на лодках, спустились ниже на пять километров, остановились на берегу небольшой речушки. У всех маленькие дети. Кругом кусты да деревья. Комаров тьма. От них не было никого спасения. Стали рубить   деревья и строить шалаши. Несколько семей не выдержали и уехали назад. Но остальные уже были связаны родственными узами

           Стали разделывать землю. Из срубленных деревьев делали брёвна, и вдоль берега ставили рубленые дома. Из брёвен пилили доски для потолков. Работа кипела. Все радовались новой жизни. Но радость была недолгой. Началась Империалистическая война. Нашего отца и старших маминых братьев Шерых забрали на фронт.  А потом началась Гражданская война. В 1919 году на Амуре появились японцы. Все синдинские мужчины вступили в Освободительную Партизанскую Армию Якова Тряпицина, и ушли в низовья Амура, оставив женщин и детей одних. Все почему-то были уверены, что в Синду никто из чужих не попадёт, так как село стояло на берегу узенькой протоки, вход которой с Амура был практически незаметен. Но нашёлся предатель, который провёл вражескую канонерку к селу Маяк, а это рядом с Синдой.

          Рано утром с канонерки открыли стрельбу. В Синде все проснулись, началась паника. Нас было у мамы уже трое. Отец, как и все синдинцы, ушёл в партизаны. Он, можно сказать, был телохранителем маминого брата Ивана Шерого, но на этот момент он лежал в госпитале в Хабаровске.

          Прибежала бабушка, папина мама, Марфа Лопаченко. Она недолюбливала маму и оценила её только в конце своей жизни. Но тогда она стала ругать свою невестку, кричала на неё: «Не хочешь сама жить, так спасай детей». Забрала старшего Сашу и ушла. Мама спросонья, ничего не соображая, схватила братишку Петю и меня и тоже побежала в лес, забыв нас завернуть во что-нибудь, а на дворе стояла осень. Уже в лесу разорвала свою юбку и повязала нам головы. А ведь всё время готовились к тому, что придётся по необходимости уйти в тайгу, но в панике всё забылось, и ничего с собой не успели прихватить

           Канонерка встала против нашего дома. В это время мамина сестра тётя Настя Каштанова вбежала в наш дом и стала в огород выбрасывать подушки, самотканые подстилки. С печи достала сухари, а когда стала перелазить через забор, её заметили с канонерки и выстрелили по ней, и, наверное, подумали, что убили, потому что больше не стреляли в её сторону. А она ползком по кустарникам добралась до леса. Следующим выстрелом подожгли наш дом. В подполье дома хранилось партизанское оружие. Когда стали рваться снаряды,  белогвардейцы и японцы пошли поджигать все дома. В это время в деревне оставался один дед Барауля, который, укрывшись на дереве, наблюдал за тем, что происходило в деревне. Он потом рассказывал, что сначала  сожгли дома нашей родни, а потом и остальные. Значит, с ними действовал предатель, но кто это был, так и не узнали.  

          Весть о том, что убили дочь Настю, быстро дошла до бабушки, хотя жила она в своём домике на другом конце Синды. Она бросилась к нашему дому, с ней пошла молодая девушка, она только что вышла замуж за Степана Семёновича Шерого, маминого двоюродного брата. Навстречу шли японцы в сопровождении белогвардейца. Они остановили женщин, и японцы стали спрашивать, есть ли в деревне «борсовики» (большевики). Людмила не растерялась и, подражая японцу, стала говорить, что в деревне есть всякие, и большие и маленькие. Японец решил, что над ним издеваются, очень разозлился и хотел тут же их расстрелять. Но неожиданно за них заступился белогвардеец, сказав, что они с мирным населением не воюют, тем более с женщинами. Потом, вспоминая этот эпизод, бабушка говорила, что белогвардеец, наверное, был не настоящий.

              В лесу все синдинцы, как будто сговорившись, вышли к одному месту, к речке, которую в деревне почему-то называли Китайской. Из мужчин был только наш дедушка,

папин отец Николай Власович Лопаченко. (Он не ушёл в партизаны, потому что никогда ружья в руках не держал). Все более-менее успокоились. Старшие дети отыскали ягоду в лесу. Наступила ночь. Но тут вдруг по другую сторону речки вышел медведь и стал реветь. Опять началась паника. Перепуганные насмерть женщины подумали, что  пришли японцы и, бросив детей у костров, скрылись в лесу. Мама схватила меня, мне было два года, и тоже побежала в лес, но, опомнившись, вернулась, потому что там оставался ещё четырёхлетний братишка. Дедушка, мамин свёкор, схватил топор и побежал за женщинами, угрожая и крича, что, если они сейчас же не вернутся к детям, то он сам их всех порубит. Женщины, придя в себя, потихоньку стали возвращаться и собирать детей которые расползлись по кустам кто куда. Дедушка продолжал ругаться, женщины кричали, в общем, стоял такой шум, что медведь напугался и ушёл в лес.

          Пробыли мы в лесу около четырёх дней. На четвёртый день нас нашёл старик Барауля, сказал, что канонерка ушла, и что в деревне никого нет. Все вернулись в деревню, но её как таковой уже не было. Лишь на берегу стояла чудом уцелевшая маленькая дедушкина банька, топившаяся «по-чёрному». Маленьких детей всех втиснули в эту баньку. Это я  уже хорошо запомнила, потому что, как только начинали  её топить, нас всех вытаскивали на улицу. Всю живность нашу забрали. И вот откуда-то вдруг появилась курица, её тут же назвали партизанкой, её зарубили и бабушка скорее стала варить её в чугунке, чтобы накормить нас. Только сели кушать, как из-за «кривуна» – этот изгиб реки назвали потом «Парасютино колено», потому что там стоял дом бабки Парасюты – так вот, из-за «кривуна» показался пароход, с которого, видимо, увидев людей, стали давать гудки. Конечно, курицу, вместе с чугунком бросили в воду, чтобы врагу не досталась, а сами опять в лес. Потом узнали, что это был пароход «красных», и что они хотят предложить нам работу – заготавливать дрова  для пароходства. Это было наше спасение. Амурское пароходство предлагало работу, за которую обещали платить. Вскоре вернулись и синдинские мужчины. Не было среди них только нашего дяди Вани, комиссара Ивана Ивановича Шерого. А у него осталась жена и четверо маленьких детей. Всем селом решили построить в первую очередь какую-нибудь времянку для бабушки Марии. Построили что-то вроде барака. Бабушка потом и нас к себе взяла.

          Некоторое время спустя бабушка узнала о трагической гибели и другого сына – Степана. Он был связным, доставлял сведения из партизанского штаба Хабаровска в штаб Армии Тряпицина. За это время он несколько раз был в Синде. При выполнении очередного задания его схватили белогвардейцы, долго пытали, потом сожгли в топке парохода. Обо всём этом узнала бабушка случайно от друга Степана, который и поведал ей эту страшную драму. А было Степану в ту пору всего 23 года

        Судьба среднего сына Михаила оказалась более счастливой. Он тоже воевал против японцев и белогвардейцев, будучи внедрённым в хабаровскую жандармерию, выполняя задание партизанского подполья. Прятал больных, раненых партизан в белогвардейском госпитале, через Евдокию Николаевну

Лопаченко, родную сестру нашего отца.  Некоторое время там вместе с белогвардейцами лечился и мой отец Михей Николаевич; именно в это время погиб Шерый Иван, которого он лично охранял. Как отец потом сожалел, что тогда его не было рядом, и что он  не оставил бы Ивана. Михаил долгое время находился вне подозрения у белогвардейцев, потому что женился на  вдове белогвардейского офицера, у которого сын учился в кадетском корпусе. Михаил очень уважал, любил жену и своего пасынка. Видимо, они тоже отвечали ему взаимностью, потому что, когда он был разоблачён, то приёмный сын, случайно услышав, что его отчима едут арестовывать, незаметно сбежал из училища и предупредил Михаила и, таким образом, спас ему жизнь. Больше Михаил их никогда не видел. Следыего семьи затерялись в той кровавой неразберихе. Разыскивать их он не стал, говорил, что ему было стыдно за то, что обманывал их, скрывая свою подрывную деятельность

          Шёл 1921 год. Это время я уже хорошо помню. Нас у родителей было четверо. Родители взялись строить свой дом. Строили долго. Сами заготавливали брёвна, которые вывозили из тайги на коне. Потом коня не стало. У нас почему-то скотина сдыхала, и коровы и лошади, а если корова и жила, то молока не давала. Китаец, живший в Синде, сказал им, что они оба хорошие люди, но оба родились под каким-то одним знаком, и для того, чтобы бы у них скотина не пропадала, нужно развестись. Разводиться они не стали, но покупаемую живность, по совету того же китайца, стали записывать на своих детей.  

          Жилось нам не просто трудно, а невыносимо трудно. Зимой все синдинцы пошли пилить дрова и вывозить их на берег, туда, куда им указали власти – это пять километров вниз от Синды. Потом там появилась деревушка, которой дали революционное название – Искра. Здесь селились люди, приехавшие из Белоруссии и Украины к своим родственникам, которые переселились сюда раньше.

           Летом приходил пароход с баржой, и каждый на неё грузил свои дрова. На  это уходили дни, а ночью делали свою домашнюю работу. Строили дома, обзаводились хозяйством.

           Заготовка дров для пароходов.

          Мои родители поставили сруб дома, настелили половину пола, и летом мы уже жили в своём доме. Отец и мать продолжали заготовку материала для дальнейшего строительства. Материал носили на себе. Им помогали старшие мальчики Саша и Петя, а меня оставляли с младшими – Алёшей и только что родившейся Надей на чердаке недостроенного дома. Лестницу убирали. Мне самой-то в ту пору не было и шести  леК балке потолка была прикреплена на пружине колыбелька, к которой я привязывала Надю, а Алёшу привязывала к ноге, чтобы они не оборвались вниз. Кушать было нечего. Они всё время плакали, и я с ними. Сестрёнке давала губы свои пососать, но это плохо помогало. Мама всю жизнь потом меня жалела и всё спрашивала, не обижаюсь ли я на неё за своё детство. Но как я могла обижаться, если жизнь была такая. Она не догадывалась, что я хоть и маленькой была, но всё понимала, и мне ох как жалко было родителей, особенно маму. Как ей было тяжело и морально, и физически оставлять маленьких детей голодными и целыми днями помогать отцу в тайге на строительстве дома.

           Наконец мы перешли в новый дом. Он нам казался большим, потому что там не было никакой обстановки. Стояла родительская деревянная кровать самодельная да сделанный отцом ткацкий станок, который занимал большое пространство. Одевать детей пока было не во что. Сеяли лён. Готовили пряжу, а это дело долгое и трудоёмкое. Потом мама пряла эту пряжу, и на это уходило много времени. Когда мама начинала ткать, тут уж и мы помогали нитки в клубки мотать. Сотканные холсты зимой отбеливали. В холода  на улице мы не гуляли, так как не было ни одежды, ни обуви. Помню, как мне сшили платье из тонкого американского мешка; в таких мешках муку продавали. Я так радовалась обновке, но когда платье постирали и повесили сушить на улице, его съела свинья. Меня опять завернули во что-то, так я и сидела на печи, пока не сшили новое.            Потом, когда уже прочно обосновалась Советская власть, территорию, где мы пилили дрова для пароходов, занял леспромхоз, а нас, всех синдинцев, заставили корчевать лес. Дали план из расчёта состава семьи. У нас семья была большая, поэтому нам дали план раскорчевать 15 соток тайги за лето. Семья была большая, а работников не было. А ведь надо было не только раскорчевать, но и засеять эту землю. И вот отец покупал у китайцев просо, его и сеяли, но толку было мало. В то время было  много птиц, они — то всё и выклёвывали, не помогали даже чучела. От такой бестолковой работы не было никакого продыху ни взрослым, ни детям           

           В тридцатые годы мы опять купили коня, назвали Серко. Мы его все любили. Он был не только очень красивый, но и умный. Но и этот, купленный на собственные деньги конь, нам не принадлежал, потому чтовышел указ, по которому лошадьми распоряжался сельсовет. Поэтому отец, чтобы лошадь не отобрали или не покалечили, вынужден был работать на ней в леспромхозе сам. Помню, как отец ругался с людьми, которые не верили в советскую власть, а потом сам,  сначала в семье, а потом и открыто  выказывать своё недовольство новой властью, говорил: «Разве за такую  власть мы воевали? Почему так повернули несправедливо, как можно морить с голоду людей? Земли хватает, сади — не ленись,  а землю отбирают. А где свобода слова, которую нам обещали?» Мама ругалась, боялась, что донесут на него, но, правда, всё обошлось. Наверное, потому что Синда к тому времени была уже селом одних родственников.

                                                                                                            Амурск,  2005 год.

«Дальневосточный Чапаев» –

так синдинские партизаны называли Якова Тряпицына.

        Это человек, о котором  не увидели свет материалы по гражданской войне на Нижнем Амуре дальневосточных писателей,  о котором мнение современников  шло в разрез с толкованием официальной историей. О нём не увидела свет и  книга амурского краеведа Фомина Бориса Прокопьевича, который, собирая материал о партизанском отряде «Морской», более двадцати лет вел переписку с бывшими синдинскими партизанами и их родственниками. Это человек, о роли которого в Гражданской войне на Дальнем Востоке до сих пор идут жестокие дискуссии. До недавнего времени о нём можно было говорить только как о диктаторе, злодее, монархисте, самозванце и так далее. Новое поколение синдинцев, я думаю и не только синдинцев,  о нём ничего не знает. Это по их просьбе я решила подробнее остановиться на этой личности.   

           Кем был  на самом деле Яков Тряпицын,   должна сказать современная историческая наука. Как сейчас пишут историки, материала собрано вполне достаточно.    

          Прошедший недавно на телеэкранах страны документальный фильм оЧапаеве показал нам, как легко устранить ненужного партии человека. И не важно, что для этого пришлось уничтожить дивизию. Для того, чтобы расправиться с  Блюхером, запросто уничтожили армию.

         Причина, по которой расправились с Тряпицыным, никогда не былатайной. Прочитаем только одну его телеграмму в Москву:        

           «Иркутск. Тов. Янсону – Уполномоченному иностранным отделом от ЦК ВКП (б) из Москвы»  – Ленину.

          Нам стало ясно, что вы совершенно неверно информированы о положении здесь, и хотели  бы спросить, кто вас информировал о положении здесь, а так же и Москву,которой вынесено постановление о буферном государстве на Дальнем Востоке, создание которого совершенно не целесообразно… Вы указываете, что целью является создание такого государства, которое может признать Япония, следовательно, государства не советского, но тайно действующее по указанию Совроссии. Насколько это абсурдно, для нас было это совершенно ясно с первого момента.

          Прежде всего, государство это, если оно земское, а не советское, не может вести политики Советов, и за время своего существования совершенно ясно выявило политику чистой белой гвардии, что и доказано событиями в Хабаровске и Владивостоке; второе это то, что японцы не допустили бы советской политики буфера и сразу её заметили бы, и такие обвинения от них уже были, они указывали, что под ширмой земства гнездятся большевики; и, возможно, что этот мотив тоже является одной из причин их выступления, именно уничтожить советские элементы, и они этого достигли… думая избежать столкновения с Японией и прекращения оккупации мирным путём, вы рассчитывали, что Япония, признав земство, откажется от оккупационных целей и уйдёт подобру-поздорову. Японцы уступают только в силе. И вы достигли как раз обратных результатов, вместо избавления от японцев,  Буфер дал нам ещё более злейшую войну, даже больше; вы своим дурацким буфером сорвали уже готовую победу красной партизанской армии на Д. Востоке, ибо смею вас уверить, что если бы не провокация буферов и земцев, то японцы, под давлением наших сил, ушли бы отовсюду, как  ушли из Амурской области и Николаевска».

            Можно многого недопонимать  в вышесказанной телеграмме, но не возможно не увидеть,  что политику Ленина на Дальнем Востоке Тряпицын считает абсурдной, дурацкой, провокационной.

           Ленинское правительство, требовавшее от партизан покорности японцам,  не могло не увидеть угрозу своим планам. Тем более, что Тряпицына  своей телеграммой, поддержали Охотское побережье и Камчатка:

    «Первомайское собрание всех трудящихся Охотска, приисков и его окрестностей  решило не признавать буферного государства, фактически выливающегося на Д.В. в японо-белогвардейскую оккупацию. Собрание находит совершенно ненужным указания Владивостокского и Хабаровскогоцентров (к коммунистам которых обращались Тряпицын и Лебедева не идти ни на какие уступки японцам)  – ибо это является издевательством... Пусть мы остались одиноки, пусть, согласно словам Уполинотдела Янсона, от нас отказалась Советская власть, но мы решили не опускать руки».

          Таким образом, можно уверенно сказать, что Тряпицын  своим несогласием с политикой создания «буфера» подписывал себе смертный приговор. У советской власти к этому времени уже был наработан достаточно большой опыт в устранении своих оппонентов.

          Образованная красными ДВР (Дальневосточная республика) для сдерживания Японии притягивала к себе  и белогвардейцев, которые надеялись с помощью японцев расправиться с большевиками, а потом выкинуть японцев, а это была угроза образования на Дальнем Востоке  другого национального  русского  государства, враждебного Советскому.                 

          Недавние переселенцы из центральных областей России, Украины, Белоруссии -здесь далеко за примером ходить не надо – синдинцы, которые с большим трудом обустраивались на новых землях, взялись за оружие. Им было понятно, что японцы интервенты, посягнувшие на только что обретённую ими свободу, и те, кто пустил их на русский Дальний Восток – это враги. Поэтому повсеместно стихийно стали появлятьсяпартизанские отряды, которые били и японцев, и их приспешников белогвардейцев, и большевиков, которые не только не помогали восставшему против интервентов народу, но и всячески мешали, что стоило  немало «лишней» пролитой крови.

           Яков Иванович Тряпицын родился в 1897 году в деревне Саввастейка Владимирской губернии в семье мастера кожевенного дела. Кроме ремесла кожевника овладел многими другими ремёслами. Самостоятельно изучал этнографию, ботанику, зоологию, историю, ораторское искусство. В 1916 году добровольно вступил в действующую армию, воевал в окопах Первой Мировой войны на германском фронте, получил за храбрость «Георгия» и звание прапорщика. Покинул фронт после тяжёлого ранения в ногу. Сразу принял революцию и стал активным борцом за Советскую власть.

         В 1918 году участвует в подавлении Самарского белогвардейского мятежа. Судьба забрасывает его в Западную Сибирь, где  он услышал об оккупации Дальнего Востока японцами и о появлении «буферной»  Дальневосточной Республике (ДВР), созданной советским правительством для того, чтобы затруднить Японии, объявить войну Советам.                         

          В конце марта 1919 года Тряпицын прибыл во Владивосток и сразу же вошёл в подпольную организацию портовых грузчиков.  Вскоре отряд, в котором находился Тряпицын, был разбит и рассеян по тайге  превосходящими силами японцев. В июне 1919 г. он выходит на Амур и вливается в группу хабаровских партизан.

          Вскоре Яков избирается руководителем небольшого партизанского отряда, который успешно воюет с колмыковцами.  2 ноября 1919 года в селе Анастасиевка на конференции подпольных революционных организаций и партизан Хабаровска был избран Ревштаб, который поручил  Тряпицыну возглавить объединённый партизанский отряд и действовать в направлении Николаевска-на-Амуре. Здесь же он впервые встречается с эсеркой-масималисткой  Ниной Лебедевой.   

                       Нина Лебедева. 1919 год.  

            Нина Лебедева родилась в 1898 году в  Пензенской губернии, училась в гимназии. После Февральской революции Лебедева становится организатором читинского союза максималистов. От наступавших семеновских банд сбежала в Благовещенск, откуда перебралась в Хабаровск. Здесь становится секретарем подпольной организации, поддерживает связь с   красными партизанами.

         Из района Анастасиевки  в низовья Амура вышло несколько небольших групп партизан, к Николаевску уже подошла организованная партизанская армия в несколько тысяч человек. В это время на совещании командиров партизанских отрядов было решено организовать два военных округа: Хабаровский и Николаевский. КомандующимНиколаевского округа был избран Яков Тряпицын, а  начальником его штаба  Нина Лебедева.

            Благодаря военным и организаторским способностям командующего Тряпицына, 26 февраля 1920 года Николаевск-на-Амуре был взят с минимальными потерями:  2 убитых, 1 раненый и 14 человек обмороженных.

         На следующий день Тряпицын выступил с речью, обращённой к жителям этого богатого города:

          «Вы же, приспешники капитала и защитники кровожадного империализма, ещё вчера ходившие с белыми повязками, не мечтайте, что вас спасут нацепленные сегодня красные банты. Помните, что тайком за нашей спиной вам работать не удастся. Царство ваше отошло! Будет вам ездить на согнутой спине рабочего и крестьянина. Уходите к тем, чьи интересы вы защищали, так как в наших рядах вам места нет. Помните вы все, товарищи, что будет есть только тот, кто станет сам работать. Не трудящийся, да не ест!».

           Взяв город,  Яков Тряпицын и Нина Лебедева не провозглашали ДВР  – они установили Советскую власть. Белые офицеры были взяты под стражу, кто хотел  – перешёл на сторону красных. С японцами продолжал действовать мирный договор. Но на следующий день японцы напали на расположение красных. Завязался тяжёлый бой, в котором погибли многие соратники Тряпицына и Лебедевой. Сам Яков был тяжело ранен в ногу и чудом вырвался из горящего здания.

          План уничтожения штаба красных провалился. Японский гарнизон сдался. А между тем наступила весна. По мере очистки Амура ото льда, из Хабаровска к Николаевску  на канонерках продвигались японцы. Японский десант высадился в Де-Кастри с целью атаковать Николаевск с суши.  Их военная эскадра была готова войти в устье Амура. Всего против армии Тряпицына Япония выставила десятитысячную армию. И напрасно Тряпицын просил помощи у соратников из Хабаровска и Владивостока. Доходило до того, что они просто отказывались выходить на связь.  Николаевский Ревштаб  (а не сам Тряпицын) принял решение оставить город и центр обороны перенести в посёлок Керби (ныне посёлок Полины Осипенко). Ревштаб, в состав которого входили три коммуниста, анархист Тряпицын и эсерка-максималистка Лебедева (то есть коммунисты имели решающий  голос), принял решение уничтожить город, а население принудительно эвакуировать через посёлок Керби в Благовещенск.

           Но уже к 1922 году коммунисты-ленинцы укрепили мнение, что в ужасах николаевской трагедии повинны исключительно анархисты и максималисты. 

           Тряпицын со своим штабом и ротой бойцов покинул город последним, на глазах у занимающих город японцев.  И здесь  произошло событие, сыгравшее роковую роль в судьбе Тряпицына и его приближённых. Группа Тряпицына заблудилась  и проплутала по тайге двадцать двое суток. Это

невероятно, но их проводником был эвенк. Как теперь предполагают, что «тунгусский Сусанин» был японским лазутчиком. Двадцать два дня  –  это  достаточный срок, чтобы заинтересованным лицам успеть  деморализовать полуголодную армию, а скопившимся там измученным, больным беженцам указать на виновника их трагедии.

                                                               Кровавый финал.

          Конвоиры в своих воспоминаниях рассказывали:

          После приговора Тряпицын и Лебедева, когда их вели к месту казни,  достаточно громко между собой переговаривались:

           – Яша, нас, действительно, хотят расстрелять?

           – Разве в такую прекрасную ночь расстреливают? Это просто    

        демонстрация.

          – А я знаю, что беременных женщин нигде в мире не расстреливают.   Если теб

расстреляют, а меня нет,  я назову нашего сына Яковом. Ты согласен?

          – Конечно, согласен. Ты не волнуйся, всё будет хорошо.

         Осуждённых поставили на бровке заранее вырытой ямы-могилы. Позади чернела тайга. На ясном небе сияла полная луна, было светло, как днём.

         Зачитали решение суда:

         «За содеянные преступления, постоянно подрывающие   доверие к социалистическому строю, могущие нанести удар авторитету Советской власти, подвергнуть смертной казни...»

        Прозвучала команда: «– Конвой, отойти в сторону!»

      Напротив приговорённых, вскинув ружья, приготовились к стрельбе взвод солдат. Все замерли...

      Прозвучала команда: «– Взвод, пли!»

      Осуждённые повалились в яму, все кроме Тряпицына. Он только пошатнулся после залпа, но потом выпрямился. На секунду все оцепенели. Он наклоняется, и берёт на руки бездыханное тело Нины Лебедевой.

    «– Стреляйте!» – уже не командует, а кричит комвзвода Пётр Приходько.

В Тряпицына началась беспорядочная стрельба, но он продолжал стоять с телом Лебедевой в руках. Приходько подбегает к нему и в упор разряжает пистолет. Тряпицын медленно валится в яму, не выпуская из рук Лебедеву. Даже мёртвый, он не хотел отпускать её от себя. А она за эту верность подарила ему несколько мгновений жизни, приняв на себя пули бывших соратников по оружию.

        А потом  эти бывшие «соратники по оружию» объединятся с ярыми патологическими антисоветчиками в обвинении  Тряпицына и его сторонников в организации «красного террора»  в низовьях Амура  и, называя его «большевиком», зачислят  в «самозванцы-диктаторы», в «контрреволюционеры-анарахисты». В этой истории всё так запутают, что любое выступление в защиту Тряпицына, будет восприниматься, как идеологическая диверсия. Именно так была расценена публикация московского журналиста  И. Анисимкина в журнале «Военные знания» в 1971 году, где автор выступил в защиту деятельности Я. Тряпицына  и Нины Лебедевой. А участники тех событий не имели никакой возможности публично заявить о своей позиции, о ней заявляли только в своём узком кругу. Это было как раз то,  что я и услышала в разговоре моих бабушки и дедушки с бывшими синдинскими партизанами, которые были уже не только соратниками, но и  близкими родственниками.

                           Яков Тряпицыни Нина Лебедевав госпитале.  1920 г.

          Писатель Г.Г. Пермяков Н.Н. Прибылову, сотруднику Гродековского музея г. Хабаровска, 29 марта 1963 года:

           «Придёт время и будет роман о Якове Тряпицыне, восстановят его могилу, опубликуют двусторонние документы, будут выслушаны обе стороны.

            Если пятидесятилетние люди уже хотят объективности о Якове Тряпицыне, то тем более потребуют этого будущие тридцатилетние».

В статье были использованы публикации, размещённые в  Интернете:

1.      Гусев О. М «Яков Тряпицын и «призрак Бреста».  Глава 12.

2.      «Яков Тряпицын — бандит или герой?». Александровск-Сахалинский.

3.      Смоляк Виктор Григорьевич «Междоусобица», издана 2009 году.

4.      Сергей Юдинцев «Дерзость и честь», исторический

                Продолжение следует.

       Краевед Амурского района Борис Прокопьевич Фомин одним из первых в нашем районе обратился к краеведческой тематике. Он написал историю села Вознесенского, где много лет был директором Вознесенской школы и преподавателем истории и географии. Рассказал о первых переселенцах, основавших русские сёла Вознесенское и Орловское (ныне не существующее). Большой интерес проявил к древней истории района. В 1960-е годы он со своими учениками рядом с селом раскопал уникальную древнюю культуру эпохи неолита и пригласил к нам в район академика А.П. Окладникова. Алексей Павлович предлагал Фомину писать диссертацию, получить учёную степень и переехать в Новосибирск, но тот отказался, потому что Борис Прокопьевич уже увлёкся темой Гражданской войны на Дальнем Востоке, потому что его родное село Вознесенское оказалось в центре драматических событий, связанных с деятельностью партизанского отряда «Морской» и трагической гибелью его комиссара Шерого Ивана Ивановича,  похороненного в Вознесенском. История отряда «Морской» привела его в село Синда, где в то время ещё живы были старые партизаны, принимавшие активное участие в борьбе с японскими интервентами и белогвардейцами, где ещё живы были родные казнённого в селе Вознесенском партизанского комиссара Ивана Ивановича Шерого. Так, в Синде жила семья  Шерого – жена Федора Карповна, вышедшая замуж за боевого товарища мужа Осипа Лебедева, взявшего на себя заботу о четырёх малолетних детях погибшего героя. Здесь же в Синде жила младшая сестра Ивана Шерого Елена Ивановна Лопаченко (Шерая). Именно с Еленой Ивановной завязалась переписка, в результате которой он узнал историю семьи Шерых-Лопаченко. Письма от Елены Ивановны, так как она была малограмотна, писала её старшая дочь Лопаченко Зинаида Михеевна  (племянница Ивана Ивановича); два из них сохранились в архиве Фомина и дают представление о тёплых взаимоотношениях Бориса Прокопьевича с родными Ивана Шерого.

           Борис Прокопьевич мечтал написать повесть о Синде и синдинцах. Он долго собирал материал к книге, основу которой составили воспоминания синдинских партизан, их отношения к событиям и главным действующим лицам того времени. Когда рукопись была готова, он повёз её в Хабаровск. Но цензура не пропустила материал. Камнем преткновения послужил сложный, неоднозначный образ революционера, командующего Амурской партизанской армией Якова Тряпицина, которого, в отличие от официальной истории, синдинцы считали героем Гражданской войны на Дальнем Востоке. Фомину посоветовали переписать образ Тряпицина и показать его не как героя, а как анархиста, недалёкого и жестокого человека.

           Расстроенный Борис Прокопьевич долго не мог придти в себя, но потом всё-таки взялся переписывать книгу заново. Теперь уже процесс переписки шёл очень тяжело. На это ушли годы жизни. Ушли из жизни непосредственные участники описываемых событий, с которыми он советовался и которые помогали и поддерживали его в трудные минуты.

           Наконец он закончил книгу в том виде, какой от него ждали. Но в стране наступили новые времена – началась перестройка. Открылись архивы, на страницы печати хлынули когда-то запрещённые для обсуждения и публикаций темы. И когда Борис Прокопьевич вновь повёз свои рукописи в Хабаровск, то оказалось, что  изменилась и официальная историческая наука. Изменилась она и в отношении роли Якова Тряпицина. И вновь рукописи Фомина были признаны «не соответствующим новому видению истории Гражданской войны на Нижнем Амуре».

           В это время Борис Прокопьевич вышел на пенсию. Ему с женой дали квартиру в Амурске, и так случилось, что мы оказались соседями. Мы жили не только в одном доме, но и в одном подъезде, и на одной лестничной площадке. Таким образом, моя мама Лопаченко Зинаида Михеевна, и Борис Прокопьевич Фомин после долгих лет заочного знакомства впервые увидели друг друга. К нему в Амурск несколько раз приезжала дочь Ивана Шерого Антонина Ивановна. Как очень грамотный человек, он принял большое участие в определении места жительства состарившейся, совершенно ослепшей в конце жизни жены Ивана Шерого. Помог Федоре Карповне получить квартиру в городе Комсомольске-на-Амуре, за что все родственники ему были очень благодарны. Вообще, надо сказать, он с лёгкостью откликался на просьбы людей. Помогал грамотно разобраться в любом вопросе.

           Мы с ним часто беседовали, он много рассказывал о себе. В годы Великой Отечественной войны он в составе пограничных войск охранял дальневосточные рубежи от провокационных действий японцев, готовых в любой момент, как пелось в знаменитой песне, «перейти границу у реки». Пограничные конфликты были частым явлением. В одной из таких провокаций Борис Прокопьевич получил тяжёлую контузию, но поскольку дальневосточные пограничные войска не имели статуса регулярно действующей Красной Армии, то те, кто служил в этих войсках, впоследствии не считались ветеранами Великой Отечественной, несмотря на тяжёлые ранения и контузии. Особенно это было обидно тем семьям, родные которых отдали свои жизни при защите своего Отечества.

           Борис Прокопьевич вёл долгую и большую переписку с военными ведомствами, писал в разное время, министрам обороны, доказывая несправедливость такого отношения к дальневосточным пограничникам времён Великой Отечественной. В первые годы перестройки, одному из кандидатов в депутаты от нашего района в Верховный Совет СССР удалось «выбить» какую-то повышенную пенсию Борису Прокопьевичу. Но тут же нашлись «завистники от ветеранов», которые приложили немало усилий, чтобы с него сняли эту «несчастную» денежную прибавку  к пенсии. У Бориса Прокопьевича уже не было ни здоровья, ни сил, ни средств, чтобы переписать книгу заново. Но особенно его расстроил тот факт, что фрагменты его книги, в особенности страницы, связанные с именем Шерого, просочились в книги известных дальневосточных писателей, а потом и недобросовестных журналистов, которые не ссылались на первоисточники, то есть на работы Фомина.

             В последние годы жизни Борис Прокопьевич Фомин много писал о природе нашего края, его статьи публиковались в нашей местной газете. Рукопись книги, на которую он потратил десятки лет жизни, он упаковал в целлофановый мешок, сказав: раз мои работы никому не нужны, пусть они уйдут со мной в могилу.

          После ухода из жизни Бориса Прокопьевича Фомина я попросила свою маму, Лопаченко Зинаиду Михеевну, восстановить в памяти то, что она много лет назад писала Фомину под диктовку моей бабушки Елены Ивановны Лопаченко (Шерой). Воспоминания моей мамы, как мне кажется, в какой-то степени помогут восстановить утраченный первоисточник, исключить возможность спекулировать материалами, автором которых был Б.П. Фомин.

                          Из переписки Б.П.  Фомина  и Лопаченко З.М.

21.10.1977 г.

Здравствуйте, Зинаида Михеевна!

              Неожиданно получил Ваше письмо. Спасибо. Рад нашей новой встрече после такого длительного перерыва. Я хорошо Вас помню по письмам и даже сохранил все письма от Вас, от Вашей мамы – Елены Ивановны, и все другие. Ещё раз спасибо за письмо. Теперь Вы недалеко от нас живете, есть реальная возможность лично встретиться. Спасибо Вам и за то, что предлагаете свою помощь в работе над материалом о комиссаре Шером.

              Вы пишите о неродном сыне Михаила Ивановича Шерого. Я знаю, что это был не родной сын его. Но факт не в том, главное, что он спас жизнь своему отчиму – большевику. Хоть временно, но он был сыном Михаила Ивановича.

Зинаида Михеевна! Хочу обратиться к Вам с вопросами.

              Где живёт сейчас Екатерина Ивановна? Я писал ей письмо в Синду, но ответ не получил.

              Где живёт Антонина Ивановна? Когда скончалась Федора Карповна и где она похоронена?

              Когда умерла Софья Ивановна? Чем она болела? Жива ли Ваша мама?

              Я в шестидесятые годы со всеми ними встречался и часто переписывался, в 1969 году наша связь оборвалась, так как я вынужден был уехать из Вознесенского и только в 1975 году вновь сюда вернулся. Поэтому работа над книгой об Иване Ивановиче Шером была прекращена по независящим от меня причинам. Нашлись «друзья», которые растянули мои собранные материалы, и даже кое-что опубликовали от своего имени. Это, конечно, жаль. Мне приходится сейчас труднее в работе, нежели раньше.

Однако духом падать – не в моей натуре. Ещё раз спасибо Вам. Напишите, кто ещё жив из родственников (старых) И.И. Шерого и где они. Большойпривет Вашей семье. С радостью буду ждать нашу встречу.

   Пишите. До свидания! Уважающий всех вас и лично Вас

                               Б.П. Фомин.

                                                                                                                04.11.1977 г.

                        Здравствуйте, Зинаида Михеевна!

              Большой привет семье. Письмо получил. Спасибо.

              Очень сожалею, что Екатерина Ивановна больна. Видимо из-за болезни она не смогла ответить на моё письмо. Будете писать, передайте ей большой привет от меня.

              Как быстро всё изменилось в жизни! Кажется, что совсем недавно получал письма от Вашей мамы Елены Ивановны, встречался с Федорой Карповной и Софьей Ивановной. А теперь их нет. Жалею, что кое-что не успел сделать при их жизни.

              Прошу извинить меня за очень болезненные для Вас воспоминания.

             У меня пока особых изменений в работе нет.

             Послал в редакцию городской газеты «Дальневосточный  Комсомольск» напечатать рассказ о Шером. Пока молчат. Возможно, и напечатают.

        Вот коротко и всё. Пишите. Отвечу с удовольствием. До свидания.

             Фомин Борис Прокопьевич   (1921 – 1997), Фото  конца 1970-х г.     

Б.П. Фомин с 1961 по 1969 годы работал учителем истории и географии в Вознесенской средней школе; в 1975 по 1982 годах — директором этой школы.    Краевед Амурского района.

              Партизанский комиссар.

          В годы гражданской войны на Дальнем Востоке село Вознесенское на Нижнем Амуре тоже не миновали революционные перемены, а также и трагические события. В селе неоднократно останавливался штаб партизанских отрядов, действующих по Амуру. В селе Вознесенском сохранился дом, где располагался партизанский штаб. В январе 1922 года в село приезжал председатель военно-революционного штаба партизанских отрядов Приамурья Д.И. Бойко-Павлов, который провёл собрание граждан села с целью выяснения отношения к Советской власти.

          Сохранился и дом, в котором проводилось это собрание. В селе скрывались многие коммунисты после разгрома атаманом Калмыковым Хабаровской партийной организации. В селе неоднократно бывали широко известные на Амуре партизанские деятели М.Е. Попко, А.К. Кочнев, Г.С. Мизин.

          Местный житель села Кирилл Максимович Шатохин создал партизанский отряд, действовавший по Амуру, который затем влился в сводную партизанскую армию, освобождавшую сёла Амура и город Николаевск-на-Амуре от интервентов и белогвардейцев. Большая часть мужского населения села поддерживала партизан. Жители помогали партизанам продуктами питания, фуражом, одеждой и обувью.Белогвардейцы жестоко мстили за это: женщин пороли плётками и шомполами, мужчин убивали или топили в Амуре.

          Осенью 1919 года в село был привезён и казнён комиссар партизанского отряда «Морской» Иван Иванович Шерый. Когда ещё были живы люди – свидетели того страшного события, юные краеведы Вознесенской школы восстановили историю жизни и гибели Ивана Ивановича Шерого.

           В сентябре 1917 года с германского фронта по ранению возвращается в амурское село Синда солдат-коммунист Иван Шерый. Однако не пришлось ему заняться долгожданным мирным трудом. В 1918 году банда атамана Калмыкова и японские интервенты захватили Хабаровск, началась оккупация Приамурья. Вокруг Хабаровска и амурских сёл начали создаваться революционные ячейки и партизанские отряды. И.И. Шерый создаёт революционную ячейку в Синде, а затем и партизанский отряд численностью тридцать девять человек. Синда становится боевым центром партизан.

           Хабаровский подпольный революционный штаб направил в Синду для руководства партизанской борьбой матроса Амурской флотилии Григория Мизина. Он прибыл в Синду с девятнадцатью партизанами. Мизин возглавил объединённый отряд, а Иван Иванович Шерый стал комиссаром отряда. Отряд получил название «Морской», так как местом его действий стал Амур, а основным средством передвижения – лодки.

          Немало славных боевых дел совершил отряд. Смелый налёт на волостную полицию в селе Троицком дал отряду оружие. Была захвачена в плен и уничтожена группа калмыковских контрразведчиков во главе с полковником Грассевичем, разъезжавшая по Амуру на катере под видом рыболовецкой артели. Для препятствия движению судов белых  по Амуру уничтожались средства связи и переносились навигационные знаки в районе Иннокентьевка – Малмыж. Отряд отбивал у врагов суда с продовольствием, фуражом, оружием, деньгами, топил в реке транспорт. Командование белогвардейцев было обеспокоено действиями отряда «Морской», поэтому было решено его уничтожить. В район партизанских действий была выслана большая карательная экспедиция под командованием полковника Суходольского. Каратели дотла сожгли село Синда, но отряд Мизина – Шерого был неуловим. Партизаны продолжали наносить белогвардейцам ощутимые потери. Тогда белогвардейцы пообещали большие суммы денег за головы командира и комиссара.

          И вот однажды Иван Иванович Шерый отправился с двумя партизанами в район села Иннокентьевка с целью выяснения обстановки для дальнейших действий отряда. В этой местности ему были знакомы все тропинки, можно сказать, каждый кустик. Ночью вдоль берега Амура, по протоке, они спустились к Иннокентьевке. Не знал комиссар, что внедрившийся в отряд предатель сообщил врагу о предстоящей партизанской разведке. Скрывшиеся у села, каратели уже ждали разведчиков. Шерый был почти уверен в том, что белогвардейцы ушли из села, так как обычно боялись оставаться в сёлах на ночь, опасаясь партизанской мести. Поэтому, ничего не подозревая о засаде и оставив лодку в густом ивняке, Шерый с разведчиками стали пробираться к селу. Белые уже заметили их, и когда разведчики вошли в густой прибрежный кустарник, с криками набросились на партизан. Грянули винтовочные выстрелы. Шерый, круто повернувшись, подвернул раненую ещё на фронте ногу. От резкой боли он упал. На него сразу навалилось несколько человек. Двое партизан из группы Шерого, одетые в серые солдатские шинели, как у белых, смешались во тьме с нападавшими и скрылись. Шерого же выдала кожаная комиссарская куртка. От сильного удара прикладом по голове Шерый потерял сознание. Каратели притащили его в баню одного из жителей села, жившего  неподалеку от берега. Начались пытки. Что делали с комиссаром белогвардейцы, знают только стены старой бани. После издевательских пыток Ивана Шерого доставили на пароход и втолкнули в канатный ящик. В течение трёх суток мучили героя изощрёнными пытками. Его подвесили за руки к мачте парохода и возили по амурским сёлам для устрашения населения. По несколько часов комиссар висел на мачте, изредка приходя в сознание. Шерый поражал стойкостью врагов. После зверских пыток, в злобном бессилии сломить дух комиссара, белогвардейцы решили окончательно расправиться с ним.

           Сентябрьским вечером 1919 года к берегу села Вознесенское подошёл пароход «Казакевич», с которого высадился десант белых. Бандиты пошли по селу. Они врывались в дома, где жили семьи подлежащих мобилизации молодых парней, семьи партизан. Под видом партизан они искали сочувствующих партизанам людей. Таким образом, были взяты в заложники младшие братья новобранцев, скрывавшихся на островах от мобилизации в белую армию. Среди заложников был Андрей Максимович Шатохин, младший брат подлежащего мобилизации Леонида Максимовича впоследствии рассказавшего односельчанам подробности о героической смерти комиссара Ивана Шерого.

           В трюме парохода, куда был посажен Андрей  Шатохин, находилось ещё три человека. Один, с окладистой чёрной бородой, не мог ни сидеть, ни лежать – на окровавленном теле этого человека не было живого места. Передвигаться он мог только с посторонней помощью. Это был комиссар Иван Шерый.

          – Кто вы такие и откуда? – спросил поражённый Шатохин. Оставив вопрос без ответа, Шерый спросил: – А ты не «наседка»? (То есть не предатель). После вызова Шатохина на допрос Шерый спросил о причине ареста молодого человека, а потом поинтересовался, не выдал ли он своего  брата. Больше он не проронил ни слова и только просил пить. Два других арестованных человека оказались партизанами из Иннокентьевки.

          На палубе «Казакевича» выстроились солдаты. Гроб с телом поставили на носилки. Всех пассажиров с подошедшего парохода выгнали на палубу. Вытолкнули на палубу и Шатохина с двумя другими арестованными. Гроб стали спускать по трапу на берег. Следом, поддерживаемый солдатами, шёл комиссар Иван Шерый. Гроб поставили на «козлы» возле трапа. Ивана Ивановича подвели к поленице дров и, распяв руки, привязали к ней. Напротив поленницы выстроились пять солдат с винтовками. Офицер, командующий солдатами, сказал им несколько слов и приказал изготовиться. Гроб с телом  белогвардейца стали по трапу поднимать на пассажирский пароход. И тут прозвучала команда офицера:  «По врагу отечества, пли!» Тело героя обмякло, голова упала на грудь. Так погиб Иван Шерый, под страшными пытками не выдавший своих товарищей; даже имя его белогвардейцы узнали только после казни.

           После ухода карателей жители села Вознесенское увидели страшную картину – на штабеле дров висел обезображенный до неузнаваемости труп человека.  Вознесеновцы, среди которых были Ф.А. Пастухов, Л.З. Останин, И.И. Бородин, бережно сняли тело комиссара, завернули в брезент, опустили в лодку и поплыли к кладбищу, где и похоронили его на высоком, обрывистом берегу Амура, под большой старой липой.

           Зимой 1919 года командир партизанского отряда Григорий Мизин с несколькими партизанами приезжал в село, чтобы поклониться праху своего комиссара и отдать ему последние воинские почести. У могилы собрались жители села, партизаны. Командир выступил с речью, спели «Интернационал», прогремели прощальные винтовочные залпы.

           Могила Ивана Ивановича Шерого была восстановлена учащимисяВознесенской школы в 1962 году, на ней был установлен деревянный памятник. По просьбе жителей села на заводе железобетонных изделий № 6 в Амурске был изготовлен бетонный памятник.  В 1964 году, в год столетнего юбилея села Вознесенское, в торжественной обстановке памятник был открыт.

           На открытие памятника комиссару Шерому приезжала его жена Федора Карповна, дочери Софья, Антонина, Екатерина, внуки и друзья- партизаны. По просьбе жителей села и юных краеведов решением исполкома местного сельского совета старейшая набережная улица села в 1964 году была названа именем Шерого. Решением Амурского горкома ВЛКСМ пионерской дружине сельской школы было присвоено имя Ивана Ивановича Шерого.

          Ежегодно у памятника герою проходят пионерские сборы. А 23 февраля, в День рождения Советской Армии и 9 мая, День Победы, к памятнику возлагаются цветы, венки.

            Уходя далеко к горизонту, среди островков многими протоками петляет Амур. На правом берегу длинными улицами растянулось село Вознесенское. Вечереет. Малиновое, без лучей, солнце неторопливо садится за синие вершины высоких сопок. Последний солнечный луч неповторимым цветом окрашивает горизонт и высокий обрывистый берег Амура с обелиском у самого края, над которым склонилась расщеплённая надвое ударом молнии большая липа – немой и верный сторож праха героя. На мемориальной доске обелиска высечены слова:

«Шерый Иван Иванович (1884 – 1919 гг.) – комиссар партизанского отряда. Погиб от рук белогвардейскихпалачей. Вечная слава герою».

                                                                         
                                                                     Б.П. Фомин.  «Амурская заря», 23.10. 1982 г.

             Деревянный обелиск на могиле И.И. Шерого,          установленный по инициативе Б.П. Фомина в 1962 г. С. Вознесенское.

Людмила Лопаченко-Крылова. Амурск 1964 год

                Моё детство было связано с селом Синда. Там жили   мамины родители — мои   дедушка и бабушка  Лопаченко Михей Николаевич и Елена Ивановна (в девичестве Шерая). Мы жили в селе Даерга, что примерно в пятидесяти километрах от Синды вниз по Амуру. Каждое лето мама возила меня в Синду. Я помню, как дедушка строил новый дом рядом со старым на берегу узенькой, быстрой Синдинской протоки; он и сейчас там стоит, только это уже красивый, современный дом. В Синде было много родни, кроме Шерых и Лопаченко; всё время «на слуху» были такие фамилии, как Богдановские, Каштановы, Ценцевицкие, Коба, семьи которых породнились между собой, за десятилетия совместной жизни. Я так и не смогла разобраться в этом огромном родстве — считай, вся деревня.

          В пятидесятые годы к дедушке часто заходили бывшие партизаны, и в разговоре между собой они часто произносили фамилию «Трапицин», так на белорусский манер произносилась фамилия Якова Тряпицина, командующего партизанской армией на Нижнем Амуре. Слышала рассказы о необыкновенной красавице Нине Лебедевой, то ли подруге, то ли жене Тряпицина.  Как я поняла, официально эти имена были под запретом, и только в Синде они произносились с особым почтением и уважением. И ещё я поняла, что Яков Тряпицын и Нина Лебедева бывали в доме моего дедушки.

          Когда я училась в старших классах, моя семья в это время жила в посёлке Троицкое. Я знала, что в селе Вознесенском есть учитель истории Фомин, который собирает материал о синдинских партизанах, потому что в Вознесенском был похоронен зверски замученный японцами и белогвардейцами в 1919 году комиссар партизанского отряда Иван Иванович Шерый. Однажды на уроке меня пригласили к телефону, который был у директора в кабинете. Звонил Фомин.  Приятный голос в трубке спрашивал меня, приедет ли кто из родственников на открытие обелиска на могиле Ивана Шерого. Я была в курсе событий, поэтому сообщила ему всё, что знала об этом мероприятии. Я помню, как моя бабушка очень переживала, что не сможет приехать поклониться праху своего старшего брата. Она была старенькой, очень больной, а моего  дедушки уже не было в живых.

          После окончания Троицкой школы мы с мамой переехали в Амурск, где уже жила семья моей старшей сестры Серга Аллы Николаевны — ныне покойной. Вот с её младшим сыном Серёжей по просьбе моей бабушки мы съездили в Вознесенское, это на другой берег Амура, и от имени Елены    Ивановны Шерой возложили большой букет живых цветов на могилу её старшего брата.              

          Странные чувства испытывала я,  стоя у могилы. Я так много слышала об этом человеке,  знала его жену, его дочерей, которые были не просто мамиными двоюродными сёстрами, но и лучшими её подругами. Я бегала с его внуками. И, наконец, я видела его лучшего друга, которого в Синде называли «дед Лебедев». После гибели Ивана Шерого он женился на вдове комиссара, взяв на себя заботу о четырёх его детях. В то время, когда я приезжала в Синду, он жил отдельно в небольшом домике, утопавшем в зелени больших деревьев прямо на крутом, обрывистом, красивом берегу речки. Этот дед мне казался большим, величественным, с седой длинной бородой; он  напоминал мне Льва Толстого в деревне. В доме его всегда пахло свежей стружкой,  он постоянно что-то мастерил. Я толком не понимала, кто был этот старик, но видела уважение, заботу о нём и старших, и детей.

          И вот всё это надо было понять и осознать, стоя тут у могилы, казалось бы, далёкого, но ставшего в одно мгновение близким, родственником. Моя бабушка была ему родной сестрой, а моя мама племянницей.

         Я знала, что Борис Прокопьевич Фомин начал писать книгу о синдинцах и комиссаре Шером, и что её с нетерпением ждали все родственники. При этом я недоумевала, почему про Шерого до сих пор никто не написал. Я слышала, как бабушка говорила, что к ней приезжал писатель Рогаль, они долго беседовали, и что она отдала ему фотографии Ивана Шерого, что ещё кто-то приезжал за фотографиями, но у неё уже их не было. Потом на одном из партизанских съездов 1919 года, в связи с потерей фотографии Ивана Шерого решили считать фото Михаила Шерого портретом Ивана, так как они были очень похожи. Так снова появился портрет Ивана Ивановича Шерого, но исчезло фото Шерого Михаила.

              Много лет спустя, будучи свидетелем мучений Б. П. Фомина с изданием его книги, я стала догадываться, почему не вышла книга о синдинских партизанах, любивших своего командира Якова Тряпицина и считавших его героем Гражданской войны. Это шло вразрез с официальным  мнением, поэтому в книгах, посвящённых Гражданской войне на Нижнем Амуре, представлен лишь небольшой эпизод, связанный с гибелью комиссара партизанского отряда Шерого.

Продолжение следует.

     Книга посвящена основателям села, среди которых были мои предки, переселившиеся на Амур с Белоруссии в 1912 году. В книгу вошли публикации разных лет из книг дальневосточных писателей о истории села, воспоминания переселенцев и их потомков, а также использованы новые данные, появившиеся в последнее время в интернете, касающиеся драматических событий прошедшей эпохи.

       Я 02.03.2013 03:49

       Здравствуйте, уважаемый Александр Розин! Прочитала Ваше сообщение. Хочу сразу сказать, что я знакома с Вашей статьёй: «1972 г. последний всплеск агрессии», в которой я немало для себя интересного узнала, например, что пол часа мы шли по фарватеру, мины которого уже были активированы. Отвечаю на Ваши вопросы. 1. Мы пришли в Хайфон в апреле (числа не помню) из Владивостока для работы во «Вьет фрахте». 2. Мы ещё стояли на рейде, когда американцы совершили свой первый налёт на Хайфон, после нескольких лет перерыва. Когда мы шли в рейс нас предупредили, что возможны военные действия против С. Вьетнама. В первых числах мая, (сейчас я с уверенностью уже не скажу какого числа) был совершён первый налёт на Хайфон. Через несколько дней, а это 9 мая мы узнали, что на внешнем рейде американские самолёты атаковали танкер «Певек». 3. Когда нас поставили к причалу, рядом с нами стояли теплоходы «П. Залесский», «Балашиха», польский и болгарские теплоходы (мы обменялись визитами), потом подошёл «Гриша Акопян», но он быстро разгрузился и ушёл. Перед уходом мы (человек пять) были в гостях у четвёртого механика, в той каюте, в которую попала ракета. Когда получили SOS с «Г. Акопяна», прибывшие в порт представители консульства и капитаны наших судов, после короткого совещание, решили послать в Камфу наш теплоход, для спасения экипажа. Поэтому пройдя «нулевой буй», мы не продолжили фрахт, а пошли в Камфу. За нами вышел только «П. Залесский». С Камфы мы вернулись на внешний рейд. Вполне возможно, я ошибалась, когда говорила, что мы простояли дней двадцать, вполне возможно и меньше, мне казалось, что это было нескончаемо. Наконец нам разрешили идти в Сингапур, Вьетнам передал нас во фрахт Гонконгу, а тот отправил нас в Сингапур. Когда мы встали на внешнем рейде Сингапура, к нам стали подходить небольшие суда с корреспондентами местных газет. Я видела как капитан отказался с ними общаться, поэтому не могу сказать с кем они беседовали, но только на следующий день они привезли газеты, где на первой полосе крупным шрифтом было написано (на английском) «Советский теплоход „Зея“, прорвавший блокаду Хайфона» с моими снимками, под которыми было написано — «фотографии первого помощника капитана». Несколько человек купили эти газеты, в основном ребята из комсостава.

02.03.2013 03:59Фотографии можете брать. Буду рада хоть чем-то Вам помочь. С уважением Людмила Крылова (Лапоченко).

   Вчера через электронный банк документов «Подвиг народа» нашла место гибели и захоронения маминого брата Алексея Михеевича Лопаченко.           

         Красноармеец Алексей Лопаченко. 1940 в год призыва. Последнее фото.

          Может быть есть здесь из вас, кто живёт рядом с местом захоронения. Большая просьба — сфотографировать и сбросить в мой блог фото. Заранее благодарна. Людмила Крылова (Лопаченко).

         А это мой дедушка Михей Николаевич Лопаченко. Участник Первой Мировой на Германском фронте.

                                          Фото 1914 года.